Ее называют самым перспективной молодой женщиной-скульптором. Она живет между Москвой и Лондоном и популярна больше на Западе, чем у себя на родине. Впрочем, не ограничивается скульптурой: экстравагантная, если не сказать, эпатажная Светлана, которой едва минуло 30 лет, проявляет себя во многих жанрах: в живописи, офорте, рисунке и фотографии. Она считает, что постановочная съемка безнадежно устарела и никогда не работает с профессиональными фотомоделями.

- Светлана, как начался твой путь в искусстве?
- Я - ребенок инженеров. Мои родители вряд ли видели меня в мире искусства. Поскольку девушка я атлетическая, то занималась художественной гимнастикой, и занималась серьезно. Но в возрасте семи лет у меня обнаружили пупочную грыжу, и после операции родители решили избавить меня от больших нагрузок, потому что человек я, безусловно, фанатичный, не понимаю полумер и не знаю, как можно взяться за что-то, что не могу доделать. Есть уж берусь за что-то, то бульдожьей хваткой. И родители, понимая, что человек я ранимый, решили меня поберечь.
Таким образом, я нашла свой путь в жизни, причем довольно рано, потому что вопросы мироздания, что есть жизнь, мучили меня с самого детства. В 9 лет я гуляла с подругами по улице возле блочного дома, где жила, и вдруг сверху на меня падает ластик. Именно на меня! Никто из подруг не обратил на это внимание, равно как и на людей, которые стояли сверху на балконе и просили нас этот ластик поднять, но я как человек ответственный и чуткий решила помочь этим людям. Беру ластик, иду в квартиру, которую мне назвали, и выясняется, что это районная изостудия! Там стоит дым коромыслом, на кухне Саша Ширяев, наш педагог, играет в нарды, дети в двухкомнатной квартире за мольбертами, кто-то курит на балконе - отчего, собственно, и ластик оказался на улице… И я понимаю: вот она, моя жизнь! Понимаю, что это мое, что никуда больше идти не надо, оно нашлось. Мама была очень рада тому, что я нашла себе занятие. Она была тоже не чужда искусству, собирала альбомы русских художников, произведения которых я тут же начала копировать. Я дарила маме копии Коровина на дни рождения, и все были счастливы.

- Ты стала учиться искусству профессионально?
- После окончания художественной школы я училась в Государственной академии сферы быта и услуг на факультете прикладного искусства - специализировалась на керамике. Потом поступила в Национальный институте дизайна, работала в экспериментальной эстампной студии им. Нивинского при Московском союзе художников. Второе образование я получила в Великобритании, в Camberwell College of Arts, по специальнсоти «рисунок». Сейчас учусь в Sussex University на факультете философия.
В моем первом институте, правда, мне не прочили большого будущего. А в Великобритании педагоги разглядели способности и талант, поверили в меня.

- Неужели в России говорили, что ты неспособная?
- Я плохо училась в школе, с трудом ее закончила, и мама за какие-то подарки получила справки, благодаря которым для меня отменили выпускные экзамены. Я бы просто их не сдала! У меня было больше 50% прогулов от всего учебного времени. В школе меня ужасно не уважали.

- У тебя было плохое поведение?
- Да нет, я как раз была скромной девочкой. Я просто не понимала людей, а люди не понимали меня. Я не понимала, как можно оскорблять другое человеческое существо, которое младше тебя возрастом. Своим детям я дала английское образование. Его могут как угодно ругать здесь в России, но я точно знаю, что, несмотря на то, что в английском языке местоимения не разделяются на «ты» и «вы», британцы всегда уважают другого человека, независимо от его возраста и статуса. Да, там поддерживается дистанция. Дистанция в России не поддерживается нигде - а может быть, человеку в какой-то момент нужно дать свое пространство, не лезть к нему со своими взглядами на жизнь?
В средней школе я постоянно находилась в большой задумчивости и часто даже не понимала, что происходит на уроках. Когда меня вызывали к доске, для меня это было гигантским напряжением, потому что я знала, что у меня нет отметки, и меня сейчас спросят. Я пыталась сконцентрироваться на этом предмете, но мне казалось, что все, о чем только что было сказано, не применимо в жизни, не нужно, а то и порочно. Вот так я пришла к искусству, которое всегда было для меня отдушиной, и по сей день это занятие больше всего радует меня в жизни. Мне нравится творить. Раньше я творила одна, а сейчас делаю это в коллективе. Меня всегда окружают прекрасные люди - будь то модели для моих фотографий или ассистенты на съемках.

- Зачем тебе ассистенты?
- У меня довольно сложные съемки. В моем искусстве - в фотографии, скульптуре, гравюре - всегда задействовано много людей, единомышленников. Это сложные техники, которые изначально подразумевают творение многими людьми. Да, имя под этими произведениями ставится одно, но скульптура, на которую работал целый коллектив, - это коллективное творение.

- Коллективное - по принципу, когда на одного известного писателя работает десяток литературных рабов?
- Нет, безусловно, в моем случае это коллектив единомышленников. Когда ты творишь - ты открыт. Я не разделяю мнение некоторых художников, что искусство – это своеобразная религия. Я считаю, что искусство - направо, религия - налево. Но при этом, чтобы родить что-то - ребенка, например, то это всегда усилие как минимум двух, а то и больше, человек. Произведение искусства приходит неожиданно. Как говорят мои друзья, художественные критики, искусствоведы, если из всего творчества художника 5% стоящее - это уже супергениальный, сложившийся художник! Ты творишь постоянно, но не знаешь, что будет в конце. Это колоссальный выход энергии, эмоций, колоссальная самореализация.

- Многие считают, что в искусстве изначально заложен конфликт материального и идеального…
- Безусловно, этот момент присутствует. Ведь непонятно, сколько стоит ребенок? Сколько стоит искусство? Сколько стоит картина? В блокаду она может стоить буханку хлеба. А через 50 лет за нее дают 50 миллионов. Сколько стоит произведение искусства – понятие довольно условное. Оно стоит все, или не стоит ничего. Для кого-то ребенок – это все, кто-то отдает свою жизнь за то, чтобы привнести в этот мир новую жизнь, а были времена, когда НКВД стреляло детей, потому что они были «не от тех» родителей. Поэтому я не сравниваю жизнь и искусство. Может быть, искусство – это поддельная жизнь; может быть, искусство – это желание стать Богом. Потому что это всегда желание создавать. Но человек, который привнес огонь в мир, человек, который впервые попробовал полететь со скалы – это все вехи эволюции. И мы не можем вычеркнуть вклад искусства их нашей жизни. Что оно приносит? Да непонятно, что. Оно может стоить миллионы, а может не стоить ничего. Мне оно не стоило ничего – то есть фактически, есть моя идея, и она не стоит мне ничего. Сколько стоит Бог, за сколько он продает свое благословение? И там, где есть то, что не стоит ничего, где можно взять бесплатно, всегда найдется человек, который скажет: это стоит 50 миллионов. Разумеется, существует арт-мафия, которая из каких-то своих предпосылок формирует рыночную стоимость искусства. Которая, безусловно, к искусству не имеет отношения, хотя и является его частью. Классики всегда говорили: в искусство идут либо очень бедные, либо очень богатые. Такие, как Моррис, например, который мог часами сидеть и рисовать обои. Он был миллионером, но не за счет искусства. Но ведь, с другой стороны, лучше него никто не рисовал обои! Климт жил в доме самых богатых людей Австрии. Он делал принты для платьев, дизайн для ложек – ему повезло, что он попал в семью, в которой было востребовано искусство. Леонардо да Винчи не только писал свою Джоконду всю жизнь, но и создавал фейерверки, получал огромные дотации от королевской семьи и жил в прекрасном доме. Он думал. И чтобы думать, у тебя должно быть на это время и возможности. Бедные идут в искусство потому, что здесь можно продать ничего и получить рубль, а богатые идут по степени призвания, наверно, или по степени увлеченности…
Для меня сложно обсуждать вопросы цены моих картин или фотографий. Ведь когда рождаешь искусство, то не понимаешь, сколько это стоит. К счастью, меня всегда окружают прекрасные люди, которые помогают мне распространять мое искусство, потому что это невозможно делать в одиночку. Конечно, нужен талант, но в то же время для успеха нужен и талант менеджера, талант собрать вокруг себя людей, вдохновить их своим искусством, сделать так, чтобы эти люди приложили свои таланты рядом с собой.

- Но где грань между искусством и ремеслом? Ведь если художник, творя, думает, за сколько он продаст свое произведение искусства, то это уже не совсем искусство…
- Я считаю, что деньги не могут вдохновлять. Когда я создаю картины и фотографии, всегда думаю о живом человеке. Меня вдохновляют люди! Я общаюсь с ними. При том, что я довольно замкнутый человек и практически не тусуюсь, меня вдохновляет наша жизнь, обмен энергиями между людьми. Каким-то образом я смотрю на человека и вижу картину – не знаю, как это происходит, наверное, это мой какой-то специфический талант. Безусловно, за деньги не выразишь человеческое бытие. Деньги – это мотивация падшего мира.

- Ты начала с живописи или с фотографии?
- Основой всего считается классический рисунок. Чтобы руки заработали, нужно ими работать. И начинала я, как все – с классического рисунка. Сейчас живописи я делаю очень мало, а рисую по-прежнему каждый день. Потом увлеклась офортами – училась у Володи Щербинина, что позволило мне стать, по мнению галеристов, одним из самых сильных мастеров офорта среди 30-летних. Однако тот факт, что я могу себе позволить заниматься рисунком, например, будучи скульптором и фотографом, очень дорогого стоит. Конечно, это во многом зависит от материальных возможностей, но так же и от усилия воли, целеустремленности, работоспособности, мотивации.

- Как ты относишься к провокациям в современной фотографии?
- Я всегда придерживаюсь одного простого принципа: я вижу прекрасное и творю прекрасное. Во всех жанрах, которыми занимаюсь. Я не люблю антиэстетику, простите, когда дерьмо лепят на стены. Мое искусство, мои фотографии – это всегда красота. Нам приятно нюхать Диор, нам приятно смотреть на поцелуи Климта, нам приятно видеть скульптуры Родена… Нам приятно смотреть на полудрагоценные камни, которые я использую в своем искусстве, нам приятно смотреть на выражение прекрасного человеческого бытия.
Я никогда не разделяла стремление некоторых художников плодить какашки на стенах – ведь, во-первых, я верю в божественную природу искусства, во-вторых, помню о том, что все мы родители, и я прежде всего не хочу, чтобы мои дети воспитывались на таком вот "искусстве". Я ощущаю ответственность перед планетой, перед домом, перед матерью, перед своим ребенком, чтобы передать в следующие поколения самое лучшее.

- Твои фотографии всегда сексуальны. Ты делаешь их такими намеренно?
- Конечно, в моем искусстве есть основная линия – это линия моей женственности. Я люблю снимать женщин, и они мне доверяют. Моя задача – максимально раскрыть их. Раньше я всегда снимала ню, это был, знаете, такой подростковый максимализм – мне хотелось сразу вскрыть сейф. Теперь я этого не делаю – зачем? Делаю так, как захотят сами героини моих фотографий. Если они хотят снять одежду – пусть снимают, если нет – не нужно. Для меня главное, чтобы женщина раскрылась. Что для этого надо сделать? К каждой модели нужен свой подход. Во время съемок мы, случается, и вино пьем, и разговариваем на самые интимные темы, съемки в основном происходят в чисто женских, довольно феминистических коллективах. Моя задача – коснуться внутреннего мира женщины, настолько, насколько это может позволить и камера, и сама женщина.

- Как давно ты занялась фотографией и как это произошло?
- Как я уже сказала, первичным был рисунок, а позже я занялась фотографией. Есть такие вещи, которые я вижу, они прекрасны, но я чисто физически не успеваю провести их через руки, через голову. Фотография для меня – это такой своеобразный fun, всегда что-то яркое и прекрасное. Я всегда снимаю в красивых местах. Например, прошедшим летом я делала фотосессии вокруг Монако и в Ираке, в Эрбиле.

- Ирак сегодня не ассоциируется в массовом сознании с красотой – скорее, с войной…
- На самом деле мне несказанно повезло, что друзья взяли меня с собой в поездку по этой стране. Я снимала в курдском монастыре Лалиш. Там, по-видимому, съемка происходила вообще впервые. В мире очень немного людей, которые исследуют культуру курдов, но культура эта очень интересная – курды являются, по сути, язычниками, поклоняются Солнцу, культовое животное у них – павлин, в общем, много интересного. В монастыре я снимала жертвоприношение – в жертву приносили баранов. Конечно, была там кровь, но это не та кровь, которая на войне, так что упреки в антиэстетике в этом случае я не воспринимаю всерьез. Это, фактически, та же колбаса!
Я снимаю в интересных местах и вожу за собой интересных людей. Мои модели – это не профессиональные модели, это люди, которых я знаю долгие годы, с которыми я могу и покушать, и поснимать, у меня есть мера доступа в их мир. Я хочу, чтобы камера зафиксировала что-то особенное, выражающее их внутренний мир. Что потом, кстати, я с удовольствием зафиксирую и на бумаге карандашом или на холсте – кистью. Мне нравится легкость в процессе съемки, человеческое общение. Я никогда не делаю постановочных в прямом смысле слова съемок – то есть принцип "иди сюда, встань там" со мной не работает. Как-то раз, много лет назад, мне довелось снимать одну модель из Playboy, и для меня это была мука, потому что такие люди относятся к съемкам как к работе, а для меня это – жизнь. Часто я прошу своих моделей даже писать перед камерами. Для меня это просто касание внутреннего мира человека. Может, это вульгарно, не буду спорить, но так происходит мое творчество. Но это опять-таки мера доступа, которую человек для меня сам выбирает, это показывает человеческие отношения. Степень доверия, которое они испытывают ко мне, и есть то качество фотографии, которое мы получаем. Я не снимаю постановочные позы, я снимаю жизнь. Например, в Эрбиле, тоже в Ираке, я снимала прекрасную модель по имени Алсу на фоне военных, и получилось много интересных фотографий, основанных на этом контрасте милитари и женской красоты.

- Фотография для вас – искусство?
- Фотография – это новое медиа, новый аспект искусства. И тот, кто воспринимает арт-фотографию как какую-то копировальную технику, не прав. У фотографии в искусстве, можно сказать, есть свои предшественники – взять тот же офорт. Я могу работать над металлической доской шесть месяцев, и я делаю один оттиск. А ведь исторически офорт возник как тиражная техника – в XV-XVI веках с помощью его копировали Рафаэля, Рубенса и прочих великих мастеров, тиражировали и распространяли по всем свету, чтобы дать возможность многим увидеть шедевры хотя бы в копиях. И у людей до сих пор сложилось впечатление, что это тиражная техника. Ничего подобного! Я люблю работать с азотной кислотой, это требует огромного мастерства, большой виртуозности, потому что ты постоянно ходишь по лезвию бритвы. Делая это неумело, ты фактически рискуешь жизнью, поэтому, кстати, студентов эти техники не пускают в полный рост – никто не хочет отвечать потом за их здоровье.
Таким образом, для меня ни офорт, ни фотография не несут идею тиражности. Для меня фотография – некое состояние, которое я могу быстро запечатлеть. Я считаю, что постановочная фотография – это вчерашний день, для меня фотография – это, прежде всего, раскрытие момента. Я снимаю очень много, часто с двух рук. У меня несколько разных камер, но любимые фотографии – те, которые сделаны на Nikon.

- Какая у вас сейчас модель камеры?
- D2X. Это предпоследняя серия больших Nikon. И поскольку для меня фотография моментальна, и я делаю за сессию, которая длится несколько часов, обычно 3000 – 5000 фотографий, то Nikon, конечно, по своей быстроте и точности подходит мне больше всего. Тем более, что я люблю снимать в темноте. Как правило, снимаю сразу несколько моделей, и мы взаимодействуем, раскрываемся друг к другу. Кстати, в последнее время у меня и сами модели с камерами – я тоже даю им возможность фиксировать то, что они считают нужным. При этом опять-таки мы общаемся. Мне нравится путешествовать, мы ездим вместе.
С Nikon меня давнишняя любовь, когда-то у меня была даже мыльница Nikon. А потом получилось вообще очень символично: я снимала на камеру конкурентов, в какой-то момент у меня ее украли, я купила Nikon – и поняла, что больше не хочу возвращаться к конкурентам!
Мне очень нравится снимать Nikon в ночное время, когда я использую дополнительное освещение – он дает очень хорошую резкость линий и насыщенность цвета. Вспышкой я вообще не пользуюсь. Кстати, я открыла для себя инновационное преимущество Nikon – это возможность снимать с простым портативным карманным фонариком с диаметром стекла 2 см в полной темноте!

- Какими объективами снимаете?
- Поскольку я все-таки художник, а не фотограф и не репортер, у меня нет длинных объективов. Я снимаю на классический, и еще у меня есть рыбий глаз – обожаю искривлять пространство.
В мае 2009 года в Москве состоялась моя фотовыставка на Петровских линиях в галерее ABC – я показывала серию фото, снятую в английском отеле Hempel, в котором я жила полгода. Отель создан бесподобным архитектором Анушкой Хемпел в стиле минимализм, и в течение этого полугода я приглашала туда разных людей – просто студентов, людей, с которыми я например ужинаю, и потом им говорю: "Ребята, хотите посниматься? Приходите в полдень на сеновал!" Я всегда что-то покупаю для съемок. Это может быть что угодно – какие-то подсвечники, чулки, или вот сейчас я много работаю с бумагой для подарков – не знаю, почему, так формируется мое настроение.
Часто, когда работаю с моделями, я испытываю колоссальное возбуждение, но мне совершенно не хочется его развоплощать физически. Я воплощаю эту жизненную радость в искусстве.

- Какие темы в искусстве, кроме сексуальности, для тебя еще актуальны?
- Если сексуальность для меня – первая тема в искусстве, то вторая – религиозность. Моя последняя работа по этой теме – серия из пяти коллажей "Тайная вечеря", в которой я даю современную интерпретацию известного библейского сюжета. В октябре состоялася ее премьерный показ – в Париже, на выставке SALON D’ART CONTEMPORAIN – BUSINESS ART, которая проходила под патронажем Пьера Кардена. Я очень горжусь тем, что мою выставку знаменитый кутюрье открыл лично и дал высокую оценку этой серии коллажей. Мне также было лестно выслушать комплименты от другого мэтра – российского скульптора Александра Бурганова.
Я считаю, что проблемы нравственности стоят сегодня остро, чтобы сохранить человеческое, чтобы не только представлять мясо человеческое, но и быть носителем каких-то культурных ценностей. Эта грань – человек ты или нет – сегодня очень размыта. Ценность быть человеком на сегодняшний день так же редка, как и ваза Фаберже, и ее надо охранять. Когда Бог входит в человека, он многогранен, но из-за того что наше мясо – глаза, мозг –поворачиваются в каждый момент каким-то одним боком, берут в фокус какую-то одну линию, появляются бездуховность и безнравственность… И искусство – будь то фотография, офорт, живопись или скульптура – призвано ей противостоять.

Беседовала: Мария Желиховская

Источник: Nikon.ru